Любовь и Рим [= По воле рока ] - Лора Бекитт

Пепельные брови Луция Ребилла поползли вверх; как большинство римлян, он считал вмешательство женщин в политику – пусть даже такое невинное! – недопустимым и ненужным. Но не подал вида, приписав сказанное наивности семнадцатилетней девушки, которая сама не знает, что говорит, и ограничился замечанием:

– Это всего лишь слухи. – И немного подумав, сказал: – Через несколько дней будут даны сценические представления, ты не желаешь посмотреть?

Ливия быстро кивнула, облизнув сухие губы.

– Конечно.

– А теперь, – спокойно заметил Луций, – не лучше ли пройти в дом?

Девушка облегченно вздохнула, напряжение отпустило ее. Во всяком случае, на сегодня со свиданиями наедине было покончено.

Первоначально в Риме не было постоянного театрального сооружения: на площади воздвигались подмостки, и публика стоя глазела на игру. Первый каменный театр построил главный противник Юлия Цезаря в борьбе за власть полководец Гней Помпей.

В тот жаркий безветренный день секстильских ид (средина августа) над театром были растянуты паруса, и воздух охлаждался мелким дождем из специально сооруженного водопровода. Театр бурлил и играл красками, напоминая живую мозаику, части которой то рассыпались, то вновь соединялись в целое. Воздух был насыщен ароматом благовоний и запахами съестного, которое пронырливые торговцы уже разносили по еще не до конца заполненным рядам.

Марк Ливий Альбин, Децим, Ливия и Луций Ребилл, облаченные в белые праздничные одежды, стояли в проходе, держа в руках театральные марки с обозначением секторов и рядов, в которых они должны были сидеть, стояли, ожидая, когда к ним приблизится один из смотрителей, разводивший зрителей по их местам.

Первые ряды сидений за орхестрой занимали сенаторы, блиставшие белоснежными тогами с пурпурной каймой, за ними сидели всадники, после – граждане из числа аристократии и военные; на последних рядах теснились плебеи.

Уже прибыл претор (во времена поздней Республики, будучи помощником консула, он отвечал за организацию всяческих представлений и игр) и прошел в свою ложу – его появление приветствовали аплодисментами; кое-кто размахивал платками или концами тоги. Разумеется, прошел слух, что будет Цезарь, но он не появился, и граждане продолжали шуметь, бестолково пробираясь вдоль рядов в поисках своих мест, с кем-то переругиваясь или, напротив, приветствуя друг друга Ливия поглядывала по сторонам в поисках знакомых: Юлия тоже обещала прийти на представление, но пока ее не было видно.

Внезапно взгляд девушки натолкнулся на нечто такое, отчего она залилась краской до самой шеи. В том же проходе, только несколькими ступеньками выше стояли мужчина и женщина – он что-то тихо говорил ей, сжимая рукой ее пальцы, а она улыбалась, вполне владея собой. Не влюбленные и не супруги, но явно состоящие в связи, они демонстрировали свои отношения перед всеми так, будто тут не было толпы римских граждан, среди которых находились и весталки, и добродетельные матроны, матери семейств. Девушка обращала на себя внимание изысканным нарядом и редкостной красотой – ни один мужчина не мог пройти мимо, не бросив на нее взгляд. Ее голову с копной непокорных белокурых с рыжеватым отливом кудрей плотно обхватывал обруч красного золота, тело облегали складки лиловой туники, столь тонкой и прозрачной, сколь это было возможно. Кожа особой сливочной белизны, задорная улыбка, ямочки на щеках, блекло-голубые, словно вылинявшие на солнце, ярко подведенные глаза со сверкающими черными зрачками и слегка насмешливое, притягательное выражение лица – то, вероятно, и была прекрасная Амеана, светловолосая греческая куртизанка, изощренная в ласках, которые она продавала за немалые деньги. Стоявший рядом с нею молодой человек, временный хозяин ее тела, внимания и судьбы, был тем самым приятелем Сервия Понциана, недавним партнером Ливий по игре в мяч.

Внезапно выражение лица Марка Ливия, непроизвольно посмотревшего туда же, куда был устремлен взгляд дочери, изменилось, губы дрогнули, глаза потемнели.

– Смотри, – сказал он, обращаясь к сыну, – вот тот наглец, с которым я поссорился на Форуме!

Децим завертел головой:

– Где?

– Он стоит выше нас, рядом с греческой куртизанкой.

– А! Я его знаю, – промолвил Децим. – Это Гай Эмилий Лонг, сын недавно умершего богатого землевладельца. У него имение в Этрурии. Он приехал в Рим несколько месяцев назад, а прежде, кажется, путешествовал по Греции. По-моему, он не занимается политикой; он посещал философский кружок вместе с Сервием Понцианом.

– Великолепно! – Марк Ливий повысил голос. – Снимать жилье в Риме и знаться с продажными женщинами – недешевое удовольствие, зато не требующее много ума, равно как и умение проматывать отцовское наследство!

Тот, кого звали Гаем Эмилием Лонгом, прервал беседу с девушкой и посмотрел вниз.

– Приветствую тебя, Марк Ливий! – произнес он без малейшей неловкости. – Должно быть, ты счастлив и горд, празднуя победу Цезаря над своими же согражданами!

– В чем дело? – негромко спросил Луций Ребилл.

– Этот молодой человек оскорбил отца на Форуме, – пояснил Децим.

«Он всего лишь высказал свое мнение», – хотела сказать Ливия, но, разумеется, промолчала.

– Не надо обращать на себя внимание, – заявил Луций, видя, что многие оглядываются на них. – Здесь не место для ссор.

Наконец они заняли свои места. Ливия положила на жесткое каменное сидение вышитую подушку, мужчины расстелили коврики. В ожидании представления Децим завел беседу с соседом, Марк Ливий раздраженно молчал, Ливия тоже пребывала в растрепанных чувствах. Луций Ребилл был спокоен. Но он, кажется, был спокоен всегда.

В тот день давали не комедию Плавта с ее яркими, несколько грубоватыми характерами, а Теренция, больше похожую на драму, почти лишенную интриги, но побуждавшую зрителя сочувствовать героям. Представление завершилось выступлением мимов в пестрой одежде; среди актеров были и женщины, облаченные в достаточно фривольные наряды. В данном случае недостаток содержания возмещался необузданным весельем и грубоватыми шутками.

Зрители, особенно в задних рядах, вели себя бурно, рукоплескали и свистели, живо реагируя на откровенные сцены из реальной жизни.

Все это время Ливия не смела повернуть голову и взглянуть на того, кто сидел поблизости. Куртизанка ушла, она не могла занимать места, предназначенные для высокородных, порядочных граждан, но ее спутник остался здесь, под трепещущими, точно на огромном корабле парусами, и хотя он наверняка не замечал Ливию и не думал о ней, девушка чувствовала себя так, точно ее раздели догола. Ей было стыдно оттого, что отец повел себя столь бесцеремонным образом, что Децим так беспечен и смешлив, оттого, что все видят ее с женихом и неизвестно отчего еще… И она невольно злилась на Гая Эмилия, понимая, что именно он должен испытывать неловкость перед окружающими.